cicerone2007

Командировка в Северную столицу удалась: погода порадовала, и был вечер для прогулки. Возвращаясь в гостиницу, я сообразила, что можно выйти на Чернышевской, пройти через сад Таврического дворца и увидеть мое самое любимое здание – собор Смольного монастыря. Солнце еще светило, а на территории монастыря, где сейчас расположилось несколько факультетов «большого» университета, было уже совсем тихо. Вот и он – великолепный памятник русского барокко:





Смольный – «лебединая» песня Растрелли. Впрочем, завершить ансамбль ему не удалось. Елизавета умерла в конце 1761 года, когда собор еще не был достроен. Екатерина, придя к власти, отправила Растрелли в отставку. Архитектор покинул Петербург, и уехал в Руенталь, к Бирону, для которого он работал в самом начале своей карьеры. Заканчивал собор уже в первой половине XIX века Стасов. Поэтому интерьер в храме не барочный. Но строгость и простота классицизма лишь подчеркивают его поразительную пространственность. Удивительно, Стасову просто «на роду было написано» заниматься постройками Растрелли. Ведь после пожара в Зимнем дворце, именно он восстанавливал или перестраивал там интерьеры.
Грандиозный замысел Растрелли сохранила деревянная модель Смольного монастыря: http://community.livejournal.com/arch_heritage/193155.html
В результате не только не была построена колокольня, но и изменился облик собора. На модели звонницы находятся на расстоянии от купола, а в законченном здании они прильнули к нему. Мне завершенный вариант нравится больше: в едином порыве все устремилось к небесам:



«Здешний Новодевичий» Елизавета готовила для себя. В последние годы она становилась все более набожной. Строго соблюдала посты, требовала того же и от приближенных. «Но ни эта крайняя точность в исполнении обрядов, ни поклонение святым и иконам, ни страсть к построению церквей, соборов и монастырей, что все составляет отличительные черты греческой набожности, — нисколько не препятствуют наслаждаться жизнью. Эти подвиги, напротив, как бы служат противодействием греху и содействуют тому, чтобы поддерживать душу в равновесии между добром и злом. Таково учение монахов и попов, и императрица Елизавета с ним сообразуется», – писал Лафермиер, будущий секретарь великого князя Павла Петровича. /Русская старина: Путеводитель по XVIII веку. М. – СПб., 1996, с.170-171/
Облик монастыря раскрывает эти настроения Елизаветы в полной мере. И сам Вознесенский собор, и четыре маленькие церкви и помещения для келий – светлые, радостные, светские:



Настоящей монастырской жизни здесь не случилось. При Екатерине Смольный отдали под институт благородных девиц. И прекрасные «смолянки», запечатленные Левицким, гораздо естественней смотрелись в интерьерах монастыря, чем монахини: http://ru.wikipedia.org/wiki/Смолянки_Левицкого




Когда я восхищенно рассматривала собор и маленькие храмы, ко мне подошел современный обитатель монастыря, по виду – преподаватель здешнего факультета политологии, и рассказал жуткую историю о строителе храма, повесившемся на иконостасе собора. Мои сомнения в правдивости легенды успеха не имели. Политолог твердо стоял на том, что служба в соборе никогда не велась. Мягко говоря, это расходится с реальностью: http://www.cathedral.ru/istoriya_sozdaniya2
Впрочем, хотелось не спорить, а просто смотреть на эту ликующую архитектуру:



А все архитектурные детали: пилястры, раскреповки, балюстрады и фронтончики – вызывали в памяти воспоминания о последних годах правления веселой царицы.
«Девятнадцатилетнее царствование этой государыни дало всей Европе возможность ознакомиться с ее характером. В ней привыкли видеть государыню, исполненную доброты и гуманности, великодушную, либеральную и щедрую, но легкомысленную, беспечную, питающую отвращение к делам, любящую сверх всего удовольствия и развлечения, верную скорей своим вкусам и привычкам, чем страстям и дружбе, до крайности доверчивую и всегда находящуюся под чьим-нибудь влиянием.
Все это и теперь еще верно до некоторой степени, но года и расстроенное здоровье, произведя постепенные изменения в ее организме, отразились также и на ее нравственном состоянии.
Так, например, любовь к удовольствиям и шумным празднествам уступила в ней место расположению к тишине и даже уединению, но не к труду. К этому последнему императрица Елизавета Петровна чувствует большее нежели когда-либо отвращение. Для нее ненавистно всякое напоминание о делах, и приближенным нередко случается выжидать по полугоду удобной минуты, чтобы склонить ее подписать указ или письмо». /Русская старина: Путеводитель по XVIII веку. М. – СПб., 1996, с.169/



Со стен на нас смотрят многочисленные ангелочки:








А вокруг собора вечером резвятся симпатичные псы самых разных пород. Их хозяева мирно беседуют. Думаю, Елизавета не была бы против таких гостей. Животных она любила. Поэтому «под занавес» ее указ 1745 года о присылке котов из Казани:
«Сего ноября 2 дня, в указе ея императорского величества из высочайшего ея императорского величества кабинета в казанскую губернскую канцелярию, писано: октября 13 дня ея императорское величество указала: сыскав в Казани здешних пород кладеных самых лучших и больших тридцать котов, удобных к ловле мышей, прислать в С.-Петербурге ко двору ея императорского величества с таким человеком, который бы мог за ними ходить и кормить, и отправить их, дав под них подводы и на них прогоны и на корм сколько надлежит немедленно. Того ради: по указу ея императорского величества и по определению генерал-лейтенанта кавалера и Казанской губернии губернатора Артемья Григорьевича Загряжского с товарищем велено об оном в Казани в народ публиковать, и публиковано, и выставлены листы. И ежели кто имеет у себя таковых кладеных котов, оных бы, для скорейшего отправления, объявили в губернскую канцелярию, конечно, от публикования в три дни, опасаясь на необъявление, кто оных имеет, а не объявит, штрафа по указам; тако ж к имеющимся в Казанском уезде вальтмейстерам и в ближние к Казани провинции и в город Уржум о публиковании и о сыску таковых же котов в самом скором времени и о присылке в губернскую канцелярию послать указы». /Русская старина: Путеводитель по XVIII веку. М. – СПб., 1996, с.133/


Ухожу и еще раз оглядываюсь на дивные купола: